Неточные совпадения
Проснувшись поздно на другой
день после скачек, Вронский, не бреясь и не купаясь, оделся в китель и, разложив на столе деньги, счеты, письма, принялся за работу. Петрицкий, зная, что в таком положении он бывал сердит, проснувшись и увидав
товарища за письменным столом, тихо оделся и вышел, не мешая ему.
Вронский поехал во Французский театр, где ему действительно нужно было видеть полкового командира, не пропускавшего ни одного представления во Французском театре, с тем чтобы переговорить с ним о своем миротворстве, которое занимало и забавляло его уже третий
день. В
деле этом был замешан Петрицкий, которого он любил, и другой, недавно поступивший, славный малый, отличный
товарищ, молодой князь Кедров. А главное, тут были замешаны интересы полка.
В
день свадьбы Левин, по обычаю (на исполнении всех обычаев строго настаивали княгиня и Дарья Александровна), не видал своей невесты и обедал у себя в гостинице со случайно собравшимися к нему тремя холостяками: Сергей Иванович, Катавасов,
товарищ по университету, теперь профессор естественных наук, которого, встретив на улице, Левин затащил к себе, и Чириков, шафер, московский мировой судья,
товарищ Левина по медвежьей охоте.
Его
товарищ с детства, одного круга, одного общества и
товарищ по корпусу, Серпуховской, одного с ним выпуска, с которым он соперничал и в классе, и в гимнастике, и в шалостях, и в мечтах честолюбия, на-днях вернулся из Средней Азии, получив там два чина и отличие, редко даваемое столь молодым генералам.
Выходя от Алексея Александровича, доктор столкнулся на крыльце с хорошо знакомым ему Слюдиным, правителем
дел Алексея Александровича. Они были
товарищами по университету и, хотя редко встречались, уважали друг друга и были хорошие приятели, и оттого никому, как Слюдину, доктор не высказал бы своего откровенного мнения о больном.
Влиянию его содействовало: его богатство и знатность; прекрасное помещение в городе, которое уступил ему старый знакомый, Ширков, занимавшийся финансовыми
делами и учредивший процветающий банк в Кашине; отличный повар Вронского, привезенный из деревни; дружба с губернатором, который был
товарищем, и еще покровительствуемым
товарищем, Вронского; а более всего — простые, ровные ко всем отношения, очень скоро заставившие большинство дворян изменить суждение о его мнимой гордости.
Когда
дело было прочтено, Степан Аркадьич встал потянувшись и, отдавая дань либеральности времени, в присутствии достал папироску и пошел в свой кабинет. Два
товарища его, старый служака Никитин и камер-юнкер Гриневич, вышли с ним.
— Я? четвертый
день, — ответил Вронский, еще раз внимательно вглядываясь в лицо
товарища.
Употребил все тонкие извороты ума, уже слишком опытного, слишком знающего хорошо людей: где подействовал приятностью оборотов, где трогательною речью, где покурил лестью, ни в каком случае не портящею
дела, где всунул деньжонку, — словом, обработал
дело, по крайней мере, так, что отставлен был не с таким бесчестьем, как
товарищ, и увернулся из-под уголовного суда.
Чтобы
дело шло беспрепятственней, он склонил и другого чиновника, своего
товарища, который не устоял против соблазна, несмотря на то что волосом был сед.
Непостижимое
дело! с
товарищами он был хорош, никого не продавал и, давши слово, держал; но высшее над собою начальство он считал чем-то вроде неприятельской батареи, сквозь которую нужно пробиваться, пользуясь всяким слабым местом, проломом или упущением…
Сделавши свое
дело относительно губернаторши, дамы насели было на мужскую партию, пытаясь склонить их на свою сторону и утверждая, что мертвые души выдумка и употреблена только для того, чтобы отвлечь всякое подозрение и успешнее произвесть похищение. Многие даже из мужчин были совращены и пристали к их партии, несмотря на то что подвергнулись сильным нареканиям от своих же
товарищей, обругавших их бабами и юбками — именами, как известно, очень обидными для мужеского пола.
Он вдруг смекнул и понял
дело и повел себя в отношении к
товарищам точно таким образом, что они его угощали, а он их не только никогда, но даже иногда, припрятав полученное угощенье, потом продавал им же.
Но изменяет пеной шумной
Оно желудку моему,
И я Бордо благоразумный
Уж нынче предпочел ему.
К Au я больше не способен;
Au любовнице подобен
Блестящей, ветреной, живой,
И своенравной, и пустой…
Но ты, Бордо, подобен другу,
Который, в горе и в беде,
Товарищ завсегда, везде,
Готов нам оказать услугу
Иль тихий
разделить досуг.
Да здравствует Бордо, наш друг!
Бульба по случаю приезда сыновей велел созвать всех сотников и весь полковой чин, кто только был налицо; и когда пришли двое из них и есаул Дмитро Товкач, старый его
товарищ, он им тот же час представил сыновей, говоря: «Вот смотрите, какие молодцы! На Сечь их скоро пошлю». Гости поздравили и Бульбу, и обоих юношей и сказали им, что доброе
дело делают и что нет лучшей науки для молодого человека, как Запорожская Сечь.
Таким образом кончилось шумное избрание, которому, неизвестно, были ли так рады другие, как рад был Бульба: этим он отомстил прежнему кошевому; к тому же и Кирдяга был старый его
товарищ и бывал с ним в одних и тех же сухопутных и морских походах,
деля суровости и труды боевой жизни.
Но никто не
разделял его счастия; молчаливый
товарищ его смотрел на все эти взрывы даже враждебно и с недоверчивостью. Был тут и еще один человек, с виду похожий как бы на отставного чиновника. Он сидел особо, перед своею посудинкой, изредка отпивая и посматривая кругом. Он был тоже как будто в некотором волнении.
Другое
дело при встрече с иными знакомыми или с прежними
товарищами, с которыми вообще он не любил встречаться…
— Как хотите, только я-то вам не
товарищ; а мне что! Вот мы сейчас и дома. Скажите, я убежден, вы оттого на меня смотрите подозрительно, что я сам был настолько деликатен и до сих пор не беспокоил вас расспросами… вы понимаете? Вам показалось это
дело необыкновенным; бьюсь об заклад, что так! Ну вот и будьте после того деликатным.
— Вы, впрочем, не конфузьтесь, — брякнул тот, — Родя пятый
день уже болен и три
дня бредил, а теперь очнулся и даже ел с аппетитом. Это вот его доктор сидит, только что его осмотрел, а я
товарищ Родькин, тоже бывший студент, и теперь вот с ним нянчусь; так вы нас не считайте и не стесняйтесь, а продолжайте, что вам там надо.
Не знаю, как и чем, а знаю, что сначала
Лиса оленя поимала,
И шлёт к
товарищам послов,
Чтоб шли
делить счастливый лов...
Когда в
товарищах согласья нет,
На лад их
дело не пойдёт,
И выйдет из него не
дело, только мука.
— Меня вы забудете, — начал он опять, — мертвый живому не
товарищ. Отец вам будет говорить, что вот, мол, какого человека Россия теряет… Это чепуха; но не разуверяйте старика. Чем бы дитя ни тешилось… вы знаете. И мать приласкайте. Ведь таких людей, как они, в вашем большом свете
днем с огнем не сыскать… Я нужен России… Нет, видно, не нужен. Да и кто нужен? Сапожник нужен, портной нужен, мясник… мясо продает… мясник… постойте, я путаюсь… Тут есть лес…
Наступили лучшие
дни в году — первые
дни июня. Погода стояла прекрасная; правда, издали грозилась опять холера, но жители…й губернии успели уже привыкнуть к ее посещениям. Базаров вставал очень рано и отправлялся версты за две, за три, не гулять — он прогулок без цели терпеть не мог, — а собирать травы, насекомых. Иногда он брал с собой Аркадия. На возвратном пути у них обыкновенно завязывался спор, и Аркадий обыкновенно оставался побежденным, хотя говорил больше своего
товарища.
— Суть в том, что
делом этим заинтересован Петербург, оттуда прислали
товарища прокурора для наблюдения за предварительным следствием.
— Вот этот парнишка легко карьерочку сделает! Для начала — женится на богатой, это ему легко, как муху убить. На склоне
дней будет сенатором,
товарищем министра, членом Государственного совета, вообще — шишкой! А по всем своим данным, он — болван и невежда. Ну — черт с ним!
— На
днях познакомился с бывшим
товарищем прокурора Тагильским, вот это — собака! Знаешь, должно быть,
дело Азефа — Лопухина встряхнуло молодую прокуратуру, — отскакивает молодежь.
Макаров говорил не обидно, каким-то очень убедительным тоном, а Клим смотрел на него с удивлением:
товарищ вдруг явился не тем человеком, каким Самгин знал его до этой минуты. Несколько
дней тому назад Елизавета Спивак тоже встала пред ним как новый человек. Что это значит? Макаров был для него человеком, который сконфужен неудачным покушением на самоубийство, скромным студентом, который усердно учится, и смешным юношей, который все еще боится женщин.
Выпустили Самгина неожиданно и с какой-то обидной небрежностью: утром пришел адъютант жандармского управления с
товарищем прокурора, любезно поболтали и ушли, объявив, что вечером он будет свободен, но освободили его через
день вечером. Когда он ехал домой, ему показалось, что улицы необычно многолюдны и в городе шумно так же, как в тюрьме. Дома его встретил доктор Любомудров, он шел по двору в больничном халате, остановился, взглянул на Самгина из-под ладони и закричал...
— Кстати, о девочках, — болтал Тагильский, сняв шляпу, обмахивая ею лицо свое. — На
днях я был в компании с
товарищем прокурора — Кучиным, Кичиным? Помните керосиновый скандал с девицей Ветровой, — сожгла себя в тюрьме, — скандал, из которого пытались сделать историю? Этому Кичину приписывалось неосторожное обращение с Ветровой, но, кажется, это чепуха, он — не ветреник.
— Вот что-с, — продолжал он, прихмурив брови, — мне известно, что некоторые мои
товарищи, имея
дела со студенчеством, употребляют прием, так сказать, отеческих внушений, соболезнуют, уговаривают и вообще сентиментальничают.
Самгин чувствовал себя несколько неловко. Прейс, видимо, считал его посвященным в
дела Кутузова, а Кутузов так же думал о Прейсе. Он хотел спросить: не мешает ли
товарищам, но любопытство запретило ему сделать это.
Он чувствовал, что пустота
дней как бы просасывается в него, физически раздувает, делает мысли неуклюжими. С утра, после чая, он запирался в кабинете, пытаясь уложить в простые слова все пережитое им за эти два месяца. И с досадой убеждался, что слова не показывают ему того, что он хотел бы видеть, не показывают, почему старообразный солдат, честно исполняя свой долг, так же антипатичен, как дворник Николай, а вот
товарищ Яков, Калитин не возбуждают антипатии?
Как-то
днем, в стороне бульвара началась очень злая и частая пальба. Лаврушку с его чумазым
товарищем послали посмотреть: что там? Минут через двадцать чумазый привел его в кухню облитого кровью, — ему прострелили левую руку выше локтя. Голый до пояса, он сидел на табурете, весь бок был в крови, — казалось, что с бока его содрана кожа. По бледному лицу Лаврушки текли слезы, подбородок дрожал, стучали зубы. Студент Панфилов, перевязывая рану, уговаривал его...
Он сильно изменился в сравнении с тем, каким Самгин встретил его здесь в Петрограде: лицо у него как бы обтаяло, высохло, покрылось серой паутиной мелких морщин. Можно было думать, что у него повреждена шея, — голову он держал наклоня и повернув к левому плечу, точно прислушивался к чему-то, как встревоженная птица. Но острый блеск глаз и задорный, резкий голос напомнил Самгину Тагильского
товарищем прокурора, которому поручено какое-то особенное расследование темного
дела по убийству Марины Зотовой.
— Это ты — напрасно! Это,
товарищ, не
дело.
Его отношение к Тагильскому в этот
день колебалось особенно резко и утомительно. Озлобление против гостя истлело, не успев разгореться, неприятная мысль о том, что Тагильский нашел что-то сходное между ним и собою, уступило место размышлению: почему Тагильский уговаривает переехать в Петербург? Он не первый раз демонстрирует доброжелательное отношение ко мне, но — почему? Это так волновало, что даже мелькнуло намерение: поставить вопрос вслух, в лоб
товарищу прокурора.
— Рассуждая революционно, мы, конечно, не боимся действовать противузаконно, как боятся этого некоторые иные. Но — мы против «вспышкопускательства», — по слову одного
товарища, — и против дуэлей с министрами. Герои на час приятны в романах, а жизнь требует мужественных работников, которые понимали бы, что великое
дело рабочего класса — их кровное, историческое
дело…
— Вы,
товарищ Самгин, не рассчитывайте его. Куда он денется? В такие
дни — где стряпают? Стряпать — нечего. Конечно, изувер и даже — идиот, однако — рабочий человек…
— Нуте-с,
товарищи, теперь с баррикад уходить не
дело, — говорит он, и все слушают его молча, не перебивая. — На обеих баррикадах должно быть тридцать пять, на этой — двадцать. Прошу на места.
— Я говорю Якову-то:
товарищ, отпустил бы солдата, он — разве злой? Дурак он, а — что убивать-то, дураков-то? Михайло — другое
дело, он тут кругом всех знает — и Винокурова, и Лизаветы Константиновны племянника, и Затесовых, — всех! Он ведь покойника Митрия Петровича сын, — помните, чай, лысоватый, во флигере у Распоповых жил, Борисов — фамилия? Пьяный человек был, а умница, добряк.
— На Урале группочка парнишек эксы устраивала и после удачного поручили одному из своих
товарищей передать деньги, несколько десятков тысяч, в Уфу, не то — серым, не то — седым, так называли они эсеров и эсдеков. А у парня — сапоги развалились, он взял из тысяч три целковых и купил сапоги. Передал деньги по адресу, сообщив, что три рубля — присвоил, вернулся к своим, а они его за присвоение трешницы расстреляли. Дико? Правильно! Отличные ребята. Понимали, что революция —
дело честное.
Он с юношескою впечатлительностью вслушивался в рассказы отца и
товарищей его о разных гражданских и уголовных
делах, о любопытных случаях, которые проходили через руки всех этих подьячих старого времени.
Райский расплакался, его прозвали «нюней». Он приуныл, три
дня ходил мрачный, так что узнать нельзя было: он ли это? ничего не рассказывал
товарищам, как они ни приставали к нему.
В университете Райский
делит время, по утрам, между лекциями и Кремлевским садом, в воскресенье ходит в Никитский монастырь к обедне, заглядывает на развод и посещает кондитеров Пеэра и Педотти. По вечерам сидит в «своем кружке», то есть избранных
товарищей, горячих голов, великодушных сердец.
Она была тоже в каком-то ненарушимо-тихом торжественном покое счастья или удовлетворения, молча чем-то наслаждалась, была добра, ласкова с бабушкой и Марфенькой и только в некоторые
дни приходила в беспокойство, уходила к себе, или в сад, или с обрыва в рощу, и тогда лишь нахмуривалась, когда Райский или Марфенька тревожили ее уединение в старом доме или напрашивались ей в
товарищи в прогулке.
Прибыв в Петербург, тотчас же вошел в сообщение с одним прежним
товарищем, но поле нашел скудное,
дела мелкие.
Мне в этот же
день надо было видеть Ефима Зверева, одного из прежних
товарищей по гимназии, бросившего гимназию и поступившего в Петербурге в одно специальное высшее училище.
— Понимаю. Они совсем и не грозят донести; они говорят только: «Мы, конечно, не донесем, но, в случае если
дело откроется, то…» вот что они говорят, и все; но я думаю, что этого довольно!
Дело не в том: что бы там ни вышло и хотя бы эти записки были у меня теперь же в кармане, но быть солидарным с этими мошенниками, быть их
товарищем вечно, вечно! Лгать России, лгать детям, лгать Лизе, лгать своей совести!..
Короче, я объяснил ему кратко и ясно, что, кроме него, у меня в Петербурге нет решительно никого, кого бы я мог послать, ввиду чрезвычайного
дела чести, вместо секунданта; что он старый
товарищ и отказаться поэтому даже не имеет и права, а что вызвать я желаю гвардии поручика князя Сокольского за то, что, год с лишком назад, он, в Эмсе, дал отцу моему, Версилову, пощечину.